Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]
Вечером Елюй Чу-цай напомнил каану, что ещё на Селенге, когда о Хорезме не было речи, ему рассказывали о даосском святом из Шаньдуна, который проник в тайны бессмертия и сам уже прожил несколько жизней. Каан заинтересовался и приказал доставить монаха, но дело затянулось, начался поход на Хорезм, армия непредсказуемо маневрировала на больших расстояниях, а сотня с монахом пыталась её догнать. И вот догнала.
Каан спросил, а верит ли сам Елюй Чу-цай в возможность обретения бессмертия на земле? Тот уклонился:
— У меня не было достаточно времени, чтобы постичь недоступное моему разумению. Говорят, есть живой эликсир вай дань, но он опасен в неопытных руках, и я бы не посоветовал его принимать. Гораздо надёжнее, но и труднее сварить такой эликсир в себе. Он называется нэй дан. Возможно, кто-то из посвящённых сумел овладеть внутренней силой ци в своем теле и научился ею повелевать. И тогда он умрёт, лишь когда захочет. Не знаю.
— Ты ничего не сказал, — проворчал каан и приказал привести к нему монаха, когда зайдёт солнце.
Вечером пятерым воинам дали еду и выпивку, а самого монаха повели в шатёр к каану. Пройдя между двух пылающих факелов, монах остался один. К белому шатру монгольского владыки вела узкая тропинка. Лёгкой поступью монах засеменил по ней. Внезапно из темноты вышел человек. Он был высок ростом, худой, с длинной, редкой бородкой и жёлтым, непроницаемым лицом. Монах остановился и с любопытством уставился на него. Незнакомец сунул кисти рук в рукава халата и тихо, почти шёпотом произнес:
— Я кидань из той же страны, откуда ты родом. Прошу тебя, будь благоразумен. Каан хочет знать, как продлить свою жизнь до бесконечности. Каан старый. Он скоро умрёт своей смертью. Обмани его. Скажи, что знаешь. Дай какую-нибудь безвредную траву. Это ничего не решит. Но ты останешься жив.
Монах молчал. Тогда незнакомец спросил:
— Обещаешь мне?
И монах торопливо кивнул в ответ.
— Поверь, то, что я с тобой говорю, это очень опасно для меня. Но я не хочу, чтобы ты пострадал. Гнев каана ужасен. Схитри — и спокойно уйдёшь домой.
Незнакомец поклонился. Поклонился и монах, а когда поднял голову, никого рядом не было. И он продолжил путь к светящемуся в темноте входу.
12— Входи, — сказал каан, внимательно разглядывая маленького человечка в замызганном зелёном халате, который в учтивой позе остановился на пороге.
Тот поклонился и подошёл ближе. В его лице не было следа страха. Это удивило каана. Круглые глаза смотрели по-детски светло и непринуждённо.
— Садись, — приказал каан.
Человечек вновь поклонился и сел перед ним, предварительно подложив себе под зад подушку. И вперил в него этот свой невинный взгляд. Каан пожевал губами и хмуро спросил:
— Чего тебе?
Монах пожал плечами:
— Мне ничего не надо. — Он подался вперёд и громким шёпотом добавил: — Ты меня звал. Я пришёл.
Каан удивлённо приподнял брови. Ему стало душно от благовоний. Он встал, взял банку с ароматными палочками и выкинул её наружу. Потом вернулся и неожиданно сел на одну кошму с монахом, так что их лица оказались совсем близко друг от друга.
— Когда я тебя звал, было одно. А теперь — другое. Хочешь пьяного кумыса?
Монах отрицательно затряс головой.
— Обычно никто не отказывается от моего угощения, — хмыкнул каан. — Слышал я, что ты святой, что прожил много жизней.
Монах весело засмеялся и замахал руками, чем просто изумил каана.
— Почему ты смеешься?
— Чего не нашепчет ветер, то разнесут люди, — ответил монах, вытирая слезы. — Я плохо говорю на монгольском, но знаю.
— Ну вот, — сказал каан, — люди принесли, что у тебя есть эликсир… эликсир, который дарит бессмертие.
— Нет, — просто ответил гость, напрочь позабыв все предостережения киданя, — нету такого. Нету.
Каан одарил монаха долгим, изучающим взглядом. Потом спросил:
— Тогда, может, ты знаешь секрет вечной жизни? Как жить и не умирать?
— Нельзя, — вздохнул монах. — Невозможно.
Ответы следовали немедленно, они не нуждались в осмыслении, и, значит, в его понимании, являлись абсолютной истиной.
— Но если ты не святой и у тебя нет эликсира, почему тебя считают просвещённым?
— Не знаю.
Ногти каана озадаченно поскребли щеку.
— Мне нравится, что ты не пытаешься ловчить.
— А ты хочешь жить вечно? — вдруг задал вопрос гость.
Каан надолго задумался. Всё это время глаза монаха светились искренним любопытством. Потом каан медленно произнёс:
— Не знаю. Что надо, чего не надо — теперь не разберёшь. Теперь не знаю.
— Это хорошо, — сказал монах. — Плохо, если бы ты сказал хочу.
— Почему?
— Плохо. Если хочешь то, чего нет, плохо. Одни страдания.
— По-твоему, хорошо, если хочешь смерти.
— Смерти нет, — легкомысленно сказал гость. — Что жизнь, что смерть — инь, ян.
— Как это?
— Одно. — Он взял два камня и положил перед собой. — Это жизнь — инь. А это ян — смерть. Сейчас так. — Он поменял камни местами. — А теперь? Что поменялось? Только место. Инь и ян остались. Вот они.
Губы каана скривились в ухмылке.
— Фокусы. — Но ему понравилось. — А если убрать оба?
— Будет Дао.
— Бог.
— Да, Бог. Но Богом быть невозможно. Стань дождём, стань ветром. Это лучше, чем быть человеком.
— Почему же невозможно Богом? На земле я могу всё.
— Дао может и не может. Видит и не видит. Сразу. Дао — в тебе. Ты и так Бог.
— Если я Бог, то кто остальные?
— Остальные? Они — тоже Бог, если захотят.
— Выходит, Бог — всё. Это значит — никто.
— Да, — охотно закивал монах, — Бог — никто. Разве можно увидеть всё сразу? Всё! И что видишь, и что не видишь, и что есть, и чего нет? Всё! Всё в тебе! Как хорошо. — Он даже зажмурился от удовольствия. — Как хорошо знать, что есть Никто, которому нет до тебя дела.
— Нирвана, значит, — отмахнулся каан с досадой. — Все вы об одном.
— Так ведь правда — одна.
— Э-э, чужое это всё, не наше.
— Послушай…
— Тебя надо наказать, содрать с тебя кожу, — вдруг глухо прорычал он, и в рычании его почудился оскал возмущённого зверя. — Я потерял сотню воинов, чтобы увидеть болтуна, который ничего не умеет. И ничего не знает.
Монах удивлённо встрепенулся.
— Накажи, если надо, — запнувшись, сказал он. — Но учти, я не просился в гости.
Каан встал и подошёл к огню. Подумал и заговорил, обращаясь к пламени:
— Когда едешь по степи, видишь Бога. Видишь Тенгри. Великое Небо — вот Бог. Он смотрит на тебя и думает: какой ты такой человек? чего тебе надо? для чего топчешь землю? А ты смотришь — и тоже думаешь: зачем я еду по этой земле? куда? что я такое? почему Тенгри не любит меня больше всех? А ещё — куда уйду я отсюда? Ведь я — устал. Мы спрашиваем каждый своё, вот что. И не слышим друг друга. И не отвечаем.
Он умолк. Слышно было только, как шипят угли в костре. Потом спросил:
— Скажи-ка, мудрец, если ты мудрец, когда я умру?
Монах сел поудобнее, выпрямился, сложил на груди руки, кашлянул и, прикрыв веки, задумчиво, будто высматривая что-то в себе, ответил:
— Ты умрёшь не раньше меня, великий господин. — Потом вздохнул и добавил: — И не позже.
Каан сел перед ним на корточки, кривым пальцем постучал его в лоб:
— А ты и правда мудрец. Не зря я положил сотню…
Уже под утро, лёжа на кошме, напившись кумыса, засыпая, он сказал:
— Лучше бы ты был колдун. Наколдовал бы мне ещё одну жизнь. Сотню жён. Сотню царств. Ты мне понравился. Я ждал тебя долго. Наверное, думал, что узнаю какую-то новую правду. Что с этой новой правдой мне станет лучше. А услышал — тебя. И это хорошо. Это получается, что нет на земле никакой такой особенной правды. Правды для лучших. Нет. И значит, всё правильно. И все мои думы, мои сомнения — всё правильно. И нет нужды смотреть на них косо. И нет нужды спасаться от них. И ждать нечего.
Монах смущённо помалкивал.
— Хорошо, что ты приехал. Хорошо. А теперь уезжай обратно. Нам не по пути.
Наутро в сопровождении сотни монгольских воинов монах с его белым ослом был отправлен восвояси. В путь ему снарядили целый обоз провианта и выдали пайцзу, обещавшую смерть любому, кто посмеет причинить ему зло.
В тот же день старик неожиданно решил свернуть охоту и идти на тангуров. Он не стал дожидаться, пока соберётся рассредоточенная на большой территории армия, и с одним туменом двинулся в путь, приказав основным силам догонять его на марше. Они возвращались той же дорогой, по которой пришли сюда. Глядя на сильное, спокойное войско, идущее в строгом походном порядке, с дозором, арьергардом, с разведкой впереди, свободное от обозов и лишних людей, трудно было поверить, что уже много лет оно ведет кровопролитные бои в самых невообразимых условиях, везде. Разбитый Кешекент с протянутыми к небу, точно в мольбе, минаретами обходили стороной — и то, трупный запах — запах победы — отчётливо ощущался в воздухе.
